₪ ТАРН ₪ ВЗАИМОВЫГОДНАЯ СДЕЛКА - ЧЕСТЬ СЕМЬИ ₪

Мариус мерил кабинет широкими шагами, заложив руки за спину. С минуты на минуту к нему должен был явиться лекарь под видом служителя Стендарра, лично для него работавший над проблемой, обрушившейся на голову Тарна с тех пор, как его младший сын женился. Прошло уже два года, как юный Клетес заключил союз с решительной и смелой мечницей - дочерью консула Брита Вителлия, а наследник всё никак не появлялся при том, что Тарны в целом не привыкли так долго ждать - плодовитость их родословной никогда не ставилась под сомнения - мужчины имели от трёх до восьмерых детей независимо от законности их появления на свет и сам Мариус не был исключением, вполне разумно предполагая, что помимо троих его мальчиков где-то могут существовать и другие - после смерти Астреи прошло уже не мало времени и за этот период старший Тарн не собирался превращаться в тухлого вдовца, соблюдающего траур до конца своих дней. 

Но Клетес... что было с ним не так? Мариус помнил, что мальчик дался супруге непросто. В конце концов, он появился на свет, забрав жизнь женщины, чем не по праву заслужил от отца вымученно уважительное отношение к себе и долгий, тернистый путь к примирению через осознание того, что ребёнок не виноват в смерти своей матери, и где-то в подкорке сознания Тарн предполагал, что Клетес мог родиться с дефектом, словно сама Намира приложила руку к его появлению, однако верить в подобное не хотелось настолько, что Мариус откровенно срывался на родню супруги своего сына, обвиняя их в том, что Вителлии подсунули Тарнам бесплодную девку. И в том был смысл, ведь Силия с самого детства тяготела к боевому искусству и выросла с прицелом на арену Имперского города, научившись держать в руках и двуручный меч, а с точки зрения женского здоровья будет ли такая воительница надёжной матерью? Они с Клетесом стоили друг друга, как люди, как пара. В самой имперке, помимо силы, преобладал и ум и амбиции - всё, что так ценили Тарны, однако интересы продолжения рода были всё ещё в ходу даже несмотря на то, что к этому моменту у Мариуса уже была одна внучка и двое внуков. Репутация - очень важный момент для уважаемого имперского консула и его семьи. А если кто-то из двоих и правда болен, что обязательно, рано или поздно, вскроется общественности - порицательства и насмешек со стороны общества не избежать.

Наконец раздался кроткий стук со стороны шкафа, закрывавшего потайной ход в кабинет. Нетерпеливо дёрнув за настенный светильник, Тарн впустил к себе сплошь покрытого пылью старого босмера, откинувшего капюшон казённой мантии служителей Стендарра и без всяких лишних слов водрузившего на стол консула сумку с колбами, образцами растений и старой, помятой книгой в мягком переплёте.

Разговор оказался короче, чем предполагали оба. Силия Вителлий была совершенно не при чём и при здоровом мужчине рядом могла бы родить и троих и пятерых - воинская подготовка только укрепила её тело несмотря на то, что ростом эта имперская женщина была всего ничего и самому Мариусу приходилась макушкой по плечо. А вот Клетес, сколько не пытайся, был совершенно безнадёжен как отец, причину чего можно было только гадать, сидя над гримуарами и алхимией, а лечить подобное пришлось бы не один год, отлучив младшего Тарна от учёбы и поместив в максимально располагающее к такого рода процедурам и целительству место, чего, разумеется, никто допустить не мог - Клетес должен был работать и учиться, выжимая максимум из своих способностей, как и полагается роду Тарнов.

Выход? Мариус Тарн не был бы собой, если бы не нашёл его сегодня же вечером, пока временно гостивший в поместье младший состав семьи, потому что удобнее всего работать с атронархами Клетесу было в превосходно оснащённом для магических практик подвале отца, сидел за ужином, сохраняя напряжённое молчание и лишь время от времени переглядываясь, пока молодой Тарн нетерпеливо не выскочил из-за стола раньше всех, заведомо предупредив супругу и остальных, что, скорее всего, проведёт на импровизированном "полигоне" отца всю ночь, так как до сих пор так и не разобрался в паре важных аспектов, нужных ему для дальнейшего изучения. 

- Насколько часто такой гордой женщине приходится проводить ночи в одиночестве? - Выдержав паузу, с лёгкой улыбкой, будто бы с долей шутки, интересуется Мариус, сидевший строго напротив Силии во главе стола. Он говорит так чётко и размеренно, будто сам наслаждается собственной высокообразованной манерой речи. Но в тот же миг выражение его лица меняется, приобретая строгие черты, а тон голоса, которым имперский учёный, маг, плут и политик не без стеснения так же гордился, черствеет, украшаясь типичным для него повелительным тембром. - Ты часть моей семьи и можешь быть честна со мной во всём. Увы, Астреи рядом нет и, заверяю, меня не вдохновляет перспектива решать и подобные вопросы, но прошло уже два года. - Тарн выпрямляется в спине, расправляя и без того широченные плечи, украшенные золотыми регалиями консульской туники. Осушая последние капли вина в своём кубке до дна, он поднимается с места, вылавливая взгляд Силии в цепкий капкан своих глаз. - Во имя Мары, что между вами происходит?

Единственная дочь Брита Вителлия была женщиной, от которой действительно непросто отвести взгляд. Подобно многим другим дамам имперской крови, она обладала статью и красотой, воистину достойной прямых потомков святой Алессии: тонкие, точёные черты лица, загорелый бархат кожи, фигура будто выточенная из мрамора лучшими альтмерскими мастерами ушедших эпох, блестящие ореховые глаза, обрамлённые пышными ресницами и густой шёлк каштановых волос, состриженных по плечи в угоду боевому стилю заядлой мечницы, а тонкий, золотисто-изумрудный материал имперского платья струился по телу легко, словно не имел веса и плотной структуры вовсе. Тарны всегда славились великолепным вкусом при выборе женщин - одна только Астрея стоила тысяч иных, и Мариус не скрывал от своих сыновей, что и сам впечатлён их супругами, но именно сейчас наблюдательная воительница поймала в глубоком взгляде свёкра не аккуратную, уважительную оценку её черт, а взгляд мужчины, искавшего в её образе зацепку, которая могла бы позволить ему исключить этическую составляющую из заведомо продуманного, выверенного плана. И нет, ей нравится этот взгляд. Иначе она попросту не вышла бы за муж за того, кто носил фамилию этого неоднозначного рода. Силия принимает его давление раскрытой грудью, спокойно наблюдая за приближением Мариуса, отмеченным им мягко скользящими по поверхности стола пальцами от самого своего места до её.

- Я полагаю, вы знаете ответ на свой вопрос. - Спокойным тоном парирует женщина. - Человек, вроде вас, не станет задавать вопросов, не найдя на них ответ заранее. - Она встаёт перед ним, не разрывая взглядов. Воительница ещё раз отмечает себе способность Тарнов быть обходительными и вежливыми господами - его взгляд ни разу ещё не опустился ниже её ожерелья, пусть и по портретам Астреи она знала, что Мариус предпочитал открытые женские шеи, а не распущенные локоны. - К тому же с несколько месяцев назад в нашем доме кто-то очень тщательно рылся. - И тем не менее, Силия ещё раз даёт понять старшему Тарну, что не глупа и способна зафиксировать слежку.

Остальное было понято без лишних слов - дальнейший разговор просто не мог оставаться за пределами обеденного зала и Мариусу не понадобилось и пригласительного жеста, чтобы Силия последовала за ним наверх, выбрав в качестве уединённого уголка, тем не менее, не кабинет консула, а небольшой, закрытый закуток, идущий от библиотеки, освещённый единственной настольной свечой и озаглавленный двумя мягкими креслами. Здесь, за всю историю семьи Тарнов, было нашёптано множество тайн и подобный разговор, по мнению женщины, подходил под заданный формат, пусть и сама Силия добровольно загнала себя в угол, ведь площадь всего закутка была настолько малой, что расставь Мариус обе руки - он дотянулся бы от стены до стены даже не до конца распрямляя их в локтях.

- Семя моего сына гнилое. - С ходу начал Тарн, нависнув над воительницей и опершись правой ладонью о стену над её левым плечом. - Я заплатил испод полы лучшему алхимику Гратвуда, чтобы проверить вас обоих, и как бы мне не было спокойнее, будь вина на тебе - мой собственный сын во второй раз ставит под угрозу репутацию моей семьи. - Он вынужденно замолкает, подавляя нарастающую из самой глубины грудной клетки ярость, молниями полыхающую в прямом, бесцеремонно прорубающим насквозь взгляде.

- В ваших бедах, Мариус, в первую очередь, будут винить меня. - Справедливо замечает Силия, стоя под напором мужчины так, будто в какой-то мере ей даже было легче и спокойнее под таким давлением. И вместо того, чтобы скрестить руки под грудью, защищаясь, она заводит их себе за спину, по-деловому сцепив в замок. - Очевидно, когда правда раскроется, вам будет выгоднее выставить бесплодной меня, чем выдавать под народный трибунал Клетеса. - Она знала, что Мариус до сих пор тихо винил младшего в смерти супруги, знала, что их отношения до сих пор оставались натянутыми, а мир лишь изображался в угоду всё того же влияния в имперских кругах, знала, что ради своей семьи старший Тарн пойдёт на всё и Силия не сможет отвертеться даже сама зная правду. Но всё это казалось ей... нормальным. Она сама выросла в подобном. Она сама вышла за муж за Клетеса Тарна по любви, потому что в этом юноше от и до проявлялись все черты этого рода, которые казались ей чертовски привлекательными, пусть и действительно сложными. И когда Мариус открыл рот, чтобы продолжить, кажется, она сама понимала, к чему он ведёт - деловой человек, способный на всё.

- Теперь ты принадлежишь моей семье Силия, и твоя репутация напрямую связана с родом Тарн, но я могу спасти наше положение, если ты будешь готова пренебречь этическими соображениями.

Она молчит, ловя себя на мысли, что изнутри её грызёт воистину греховное любопытство к тому, как эти слова слетят с его губ. Мариус Тарн, будучи превосходным оратором, всегда преподносил все самые неоднозначные сделки подобно дарам - по высшему стандарту и великолепию, а сейчас, когда дело касалось порока, достойного самого Сангвина, дрогнет ли что-то в нём или останется непоколебимым?

- Ты имеешь полное право зачать ребёнка на стороне, но при условии, что отцом станет исключительно Тарн и до конца своих дней плод этого союза будет расти, воспитываться и жить, как кровь и плоть Клетеса, не зная правды. - Каждое слово - барабанная дробь. Каждое слово отдаётся в его груди тяжёлым ударом молота необходимости - поступка, продиктованного безвыходностью положения и нуждой в действиях исключительно хладнокровных, когда единственная возможность спасти кого-то, а в данном случае, собственную семью - принести в жертву всё самое святое, что заложено в самом понятии этой же самой семьи. Но Мариус Тарн знает, что должен. Он уже выстраивает в голове предположительные диалоги с двумя своими старшими сыновьями, где готовит их буквально к измене своим собственным, любимым жёнам и жизни со знанием, что у младшего брата растёт их собственный ребёнок.

Нет, Тарн не дрогнул. Силия почувствовала, как он помрачнел, будто на его изрезанные татуировками-шрамами плечи опустилась тяжёлым плащом тень самой Вермины - принцессы кошмаров; как хорошо знающий возможности человеческих тел воин, она обратила внимание, как жилистые мышцы тела уже не молодого, но великолепно подтянутого, подготовленного "клинка ночи" напряглись, сковывая в камне плечевой пояс и спину, но всё это было лишь последствиями того, что разум Мариуса отверг эмоции, оставив в приоритете дело. Тарн остался верен себе и своим принципам, своей семье, что не могло не подкупить молодую женщину, поставленную перед выбором не таким уж и обширным несмотря на то, что и Август и Авитус были идеальными представителями рода Тарнов, как и их отец.

- Твои сыновья уже женаты. - Выдержав недолгую паузу, напоминает Силия, в глазах которой вдруг засверкал интригующий, яркий огонёк, за которым всегда следовала светлая женская мысль, к которым у имперцев, в высших кругах, принято было прислушиваться, и немного подумав ещё с мгновение, новоиспечённая Тарн, задорно играя тонкими бровями, выводит руки из-за спины, чтобы словно в лёгкой забывчивости из-за погружения в собственные мысли, коснуться пальчиками дорогой ткани консульской туники на груди Мариуса. Должна же она была отплатить ему чем-то за готовность пожертвовать ценностями семьи? И со стороны Силии вполне равноценным обменом служил выбор в качестве отца своего ребёнка мужчины, который уже был вдовцом и насколько ей было известно, в целом не ввязывался больше в долгосрочные отношения, предпочитая обходиться лёгкими романами в качестве расслабления духа и тела, но не больше. 

"Ты" - такое панибратство по отношению к консулу и отцу мужа. Но Тарн будто бы не замечает этого обращения, в то время как её прикосновение отзывается по всему его телу волной чего-то мягкого и спокойного, обволакивающего и освобождающего, похожего на тёплый ветер с каньонов на границе с северным Эльсвейром - бывшей Анеквиной. Взгляд Мариуса впервые отрывается от глаз женщины, чтобы посмотреть на её ладони, совсем не торопившиеся прерывать контакт, словно подтверждая себе факт сделанного Силией выбора. Острый, ярко выраженный кадык неровно подскакивает при нервном сглатывании и его взгляд возвращается к её уже совсем другим - таким, которого она никогда не видела прежде - уверенным и сильным, но значительно более мягким, чем привычно.

- Дай мне слово, что останешься верна клятве, что давала моему сыну перед Марой всей душой. До конца своих дней Клетес Тарн должен оставаться твоим единственно возлюбленным, а плод этого союза станет для тебя и в твоих глазах его собственной плотью и кровью, ибо я не позволю грязным промыслам Даэдра очернить кровь моей семьи мерзким пороком и сам не останусь порогом между тобой и сыном, что бы сегодня не произошло.

И вновь он чеканит слова, как заклятье, будто рисовал ими защитную печать с таким упорством, что вот-вот казалось, его татуировки начнут светиться. Но Мариус - реалист, хорошо знающий и понимающий человеческую природу, а потому подобный договор, отпечатывающийся почти буквально на душах обоих любовников, служил для него и для женщины ещё одним якорем, к которому можно будет обратиться, если слабая к соблазнам смертная натура начнёт брать верх, рискуя действительно сломать заветные семейные устои.

- Я Силия Тарн и моё слово - сталь. - Она с точностью до мельчайших полутонов интонации отзеркаливает его тон, окончательно в глазах мужчины отрезая себя от родительского рода и причисляя к новому началу, которое сулило только выгоду, силу и власть, желанную многими, но доступную далеко не всем не потому, что кому-то она даётся, а кому-то нет, а потому, что далеко не у каждого когда-либо, за все четыре эры, находилось столько же храбрости, мудрости и упорства, чтобы вершить желаемое вопреки всему, как у Тарнов. И этим же она заставляет его поверить себе, попутно гордо вытягивая шею навстречу его губам, которых не коснётся ни разу - таков уговор. Силия Тарн принадлежит только Клетесу Тарну, в те лишь исключения, когда их семье нужно здоровое, плодовитое, крепкое семя и, местами, любовник, всё же лучше знавший подход к желаниям резковатой мечницы, чем безнадёжно и навечно влюблённый и нежный муж.

Эта ночь, в его спальне, как и прочие другие последующие - тяжёлое, как наковальня Стендарра, молчание от первого прикосновения его грубых, словно у сельского столяра, длинных пальцев к её обнажённой коже до последнего его сдавленного рыка в мягкий шёлк подушки за её плечом. Порывистое перемежение дыханий, как удары молота о стальную заготовку - вдох, выдох - где-то выше, где-то ниже, то свободный, раскрытый женский, то приглушённый мужской, а где-то, как шипением опущенного раскалённого железа в холодную воду, заглушаемые влажными, тёплыми дорожками поцелуев по точёному контуру женской шеи, ключицам и пышной, молодой груди. Синхронное движение красивых, играющих под лунным светом и тусклыми отблесками настенных светильников, как шестерёнки в двемерских механизмах работающими, жилистыми мышцами покрытых мелкой испариной тел, как и любовный, чувственный танец и яростная схватка подобно боевому искусству каджитских мастеров - "дождь из песка", где грация плавных, идеально отточенных, и в то же время порывистых "па" сочетается со смертоносными ударами когтей, кинжалов или меча. И не меньше, ни больше получаса, позволенный себе подобно лёгкому поощрению, тихий, такой же молчаливый отдых, как затишье в море после отгремевшего шторма: она лежит на его груди, заворожённо слушая ровный сердечный ритм и изучая пальчиками узоры даедрических татуировок; его широкая ладонь обнимает её талию, мягко, ласково поглаживая бархат кожи вдоль позвоночника и лопаток, не позволяя себе больше касаться соблазнительно сочных, крепких ягодиц, воспитанных мёртвой хваткой толстой кожи, стальных "чешуек" ламеллярной имперской брони и кольчуги.

₪ ТАРН ₪ ДРО-М'АТРА ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШИ И ЦЕЛЕБНАЯ ПЕСНЬ КЕНАРТИ ₪

Даже в те времена, когда империя ещё была на пике своей силы и представляла собой государство с самыми наилучшими моральными принципами, дружба рода Тарнов с каджитами расценивалась другими людьми и мерами довольно странно, ибо до сих пор память о том, что легендарный волшебник, учёный и политик Абнур Тарн пожертвовал собой, защищая Эльсвейр, отзывается в головах других жителей Тамриэля чем-то почти что противоестественным, несмотря на остальные подвиги храмовника, свершлнные на благо своей фракции и Нирна в целом. Но как бы не шептался народ, из поколения в поколение один да из Тарнов целенаправленно окружал себя этими хвостатыми детьми Азуры, или как говорят они сами - Азурры, в очередной раз создавая массу нелепых и грязных слухов вокруг своей персоны, на что, ожидаемо, не обращали внимания, а порой даже и сами посмеивались, надменно издеваясь над глупостью толпы и предрассудками знати.

Мариус Тарн сидел за роскошным столом Чейдинхольского консула и его жены, с головой погружённый в обсуждение политических вопросов и прочих аспектов нынешнего состояния Империи, пока в зал не принесли закуски к вину, своим великолепием и разнообразием изысканных вкусов всё таки неизбежно вырывая учёного из череды деловых рассуждений.

- Послушай, Каликс, кто у тебя готовит? - Гоняя во рту послевкусие терпкого Саммерсетского, идеально дополнившего сладко-горьковатый привкус фруктового десерта, интересуется колдун, довольно откидываясь на спинку стула и переглядываясь с супругой коллеги, не ответившей ему и сохранявшей такой вид, будто вопрос Тарна только подпортил ей и без того безликое настроение - мужчины почти не замечали её, увлекаемые серьёзным диспутом о политике, порой, переходящим на повышенные тона, а сама дама не имела достаточно знаний и подкованности в подобных вопросах, чтобы чувствовать себя на равных с двумя консулами.

Дожевав кусок такого же толстого рулета, как он сам, Каликс Терций кривит кислую мину, махнув рукой в сторону кухни.

- А, тебе понравится, - хихикнул консул, зная отношение Тарнов к каджитам, но в меру своей испорченности видя в них только извращение межрасовой сексуальной связи, смакуя мысль о том, что когда-нибудь Мариусу аукнется подобная мерзость.

- Приобрёл хвостатую прошлым летом - строптивая тварь, но как усмиришь - стол приготовит императорский. - Каликс выпрямился, звонко свиснув, чем вызвал осуждающий взгляд даже со стороны супруги. - Блохастая, подойди!

Колдун запер отвращение к поведению политика, спрятав его за маской надменной усмешки, которую пришлось не малым усилием воли удержать, как только в зал вышла миниатюрная, почти костлявая от постоянного недоедания сутай-рат, робко переступая босыми лапками по гранитному полу и не смея взглянуть ни на хозяев, ни на их гостей. А дряблая, годная только на тряпки, одежда молодой каджитки имела мешковатый крой и особенно хорошо закрывала спину - Тарн догадывался, что обнаружил бы на белой, больной шерсти рваные, грубые следы от плетей, некоторые из которых, возможно, были относительно свежими.

- Как ты достал сутай? - Тоном абсолютного равнодушия, Мариус прикрывает подступившее к груди плотным, давящим комком жара, подобного душному пеклу у лавовых рек Мёртвых земель, раздражение, вместе с тем закрывая нижнюю часть лица кубком, в котором уже не оставалось вина, но Тарн хотя бы подстраховал свои эмоции на случай, если кривой узор тонких губ всё же выдаст вспыхнувшую ярость. А острый взгляд мужчина спрятал под прикрытыми веками.

- Есть один Талморец - торгует этой мелочью, вылавливая их из племён отступников по пустыне. - Гордо отзывается Каликс. - Взял у него буквально за пару десятков серебряных септимов. Хочешь? Забирай. - Мельком взглянув на жену, пока Мариус рассматривал рабыню, консул ловит в её глазах одобрение. Эта женщина была слишком брезглива, чтобы с аппетитом есть то, что готовит каджит, пусть и искусству её стряпни действительно можно было позавидовать.

А сутай сжалась в комок ещё сильнее обычного, услышав о таком "подарке".

- Как тебя зовут? - Тарн рывком поднимается с места, напугав каджитку так, что и без того короткая, плохая шерсть ощетинилась, а маленькие ушки, скрытые под когда-то пышной причёской, прижались к затылку. Она бросила на имперца короткий, быстрый взгляд ярко-жёлтых глаз, обняв себя руками за плечи, но чем ближе подходил консул, тем больше интуитивно распрямлялась, аккуратно принюхиваясь к запаху клинка ночи, от которого шёл устойчивый шлейф неоднозначной магии, крови, сильного мужского начала и… других каджитов.

- Эта - Ш-шивани, господин. - Мягкий, мурлыкающий тембр приятно ложится на слух Мариуса, позволившего себе наконец тень доброй, расслабленной полуулыбки. Должно быть, сутай хорошо пела, что не могло не радовать, ведь с тех пор, как умерла Астрея, в поместье Тарнов больше не играла ни музыка ни тем более не пелись баллады о красоте Нирна, героях и великих Аэдра.

- Собирай вещи, Шивани, ты едешь со мной.

Но каджитка лишь согласно кивает, никуда не уходя. Из личного у неё не было ничего, кроме выданного ей хозяином, "нового" платья и кое-как сохранённого тонкого браслетика, который она носила в кармане фартука, как оберег.

- Вот так? Мариус, ты меня обижаешь. - Взбунтовался чейдинхольский политик, выползая из-за стола.

- Мы обсудили всё, что хотели. - С опасно звенящей сталью в голосе парирует Тарн.
- Жду твоего ответа до следующей недели.

Дорога до родового гнезда нового хозяина сутай прошла в тяжёлом, недоверчивом молчании. Мариусу пришлось выкупить у коллеги по имперскому консульству лошадь, чтобы не везти, как предполагал сам Каликс, зверя в клетке, но несмотря на такую свободу, включая и руки, не закованные в кандалы, сама бывшая рабыня ещё и представить себе не могла, что за воротами дома Тарнов её ждёт не изнурительный труд без сна и отношение, словно к ничего не понимающему, обладающему лишь примитивным мышлением из инстинктов животному, а мягкая, тёплая постель в отдельном от хозяев доме, где все друг другу помогают и с удовольствием делятся опытом, хорошо оплачиваемая работа, собственный гардероб и то, что можно было бы даже назвать неким подобием дружбы, не говоря уже о том, что в лице ещё одного каджита на службе консула, она получит надёжного и заботливого мужа.

Первые подозрения начались, когда Мариус не отреагировал на язвительную попытку Шивани убедить его в том, что без привязи она легко сбежит в первый же лесной массив. Вопреки ожиданиям сутай, имперец лишь с загадочным задором усмехнулся, будто только этого и ждал. Второй момент, заставивший каджитку усомниться в горести своей дальнейшей судьбы, застал их прямо на дороге, в виде лежавшего поперёк пути, пластом, аргонианина, придавленного мёртвым ездовым гуаром и ещё одним - грузовым. Спешившись, и без сомнений отдав поводья своего скакуна Шивани, Тарн проверил ящера, и найдя при нём только пачку ремесленных расписок, указывающих на то, что он всего-лишь кожевник, разграбленный бандитами, поднял с бедняги его животину, приведя в чувства и залечив полученные раны. Все эти пару часов с небольшим, сутай наблюдала за Мариусом так пристально, будто на каждом его шагу ожидала подвоха, но до самого прощания с ремесленником так ничего и не произошло, а окончательно убедиться в том, что она теперь свободна, Шивани помог встретивший их на территории поместья, пятнистый катай, обращавшийся к Тарну, как к хозяину, но тем не менее, одетый так хорошо, будто жил здесь просто гостем. Как оказалось, Бхише ещё и разрешалось подрабатывать на стороне, а знает он Мариуса с самых малых лет, так как с этой семьёй были и его мать и отец. Но то, что произошло вечером следующего дня, сутай запомнит на всю жизнь, с этих пор относясь к имперцу с особым почтением и теплом, которое только могла дать в благодарность за своё освобождение.

Тогда, ближе к сумраку, после того, как новенькую служанку ввели в курс её обязанностей и показали поместье, а самое главное - просторную кухню, катай засуетился, тщательно убирая гостиную зону дома для прислуги и подготавливая большой кальян на две длинные трубки, попутно гоняя от нагретых, вычищенных до блеска местечек, своего чёрно-белого, немого альфика по имени Ших, в тихую промышляющего ловлей мышей с помощью выученного в одной из книг библиотеки Тарна, заклинания оцепенения.

Небольшой, уютный уголок каминного зала двухэтажного, (не считая погреба), длинного здания, которому Бхиша уделил особое внимание и где, помимо двух каджитов, без тесноты, в тепле и в хороших условиях в целом, ютились ещё имперец-конюх, горничные - аргонианка и имперская женщина, а также бретонская, ворчливая экономка, что была старше всех здесь, в отличие от других участков каменного пола везде, кроме спален, был целиком застелен круглым, мягким, не дешёвым, алым ковром с золотым анеквинским узором и окружён пухлыми, удобными подушками под спину и хвост - хочешь сиди, хочешь ляг. Он служил для местных жильцов кругом покоя, в котором даже люди любили посидеть вместе со своими хвостатыми соратниками, отдыхая перед отходом ко сну после сытного ужина, добытого самостоятельно в близлежащем лесу от ворот поместья. И в целом, хозяйственный катай всегда был очень внимателен к этому огрызку культуры своего народа, но сегодня особенно старался, что оправдалось, как только в дверь постучали.

Увидев на пороге консула, Шивани сначала почудилось, будто на его месте стоял совсем другой человек, если бы не ударивший в нос, знакомый, но вдвойне резкий из-за пота запах человеческого мускуса. Поверх него от Тарна несло даедрическим, тёмным, холодным колдовством, могильной землёй, свежепролитой кровью и знатно крепким, отвратным пойлом - хисмирской самогонкой "рыбий глаз". Седеющая грива густых, мягких волос растрёпана ветром, челюсть покрывает небритая, пепельная щетина, а дорогую, светлую кожу с тканевыми вставками цвета "красный алмаз" и позолоченные латные щитки на сапогах походных имперских регалий, в которых он был у Терция и в целом путешествовал по Имперским землям, сменяет грязного, чёрно-серо-синего цвета, будто желая слиться с ночным светом двух лун, прочный плутовской мундир с откинутым назад капюшоном и маской, прикрывающей не нижнюю, как принято у воров, убий и разбойников, а верхнюю часть лица. Разве что в ножнах на поясе висел всё тот же имперский меч, что был с магом всегда. Но что стало для Шивани абсолютным откровением, так это эмоциональный фон, что источал мужчина - тот полутон состояний, к которым так чувствительны каджиты и в чём им уступают даже самые лучшие целители Тамриэля или жрецы таких аэдра, как Кинарет.

Страшная, терзающая душевная боль, отчаяние и ненависть - эмоции, которых так боятся каджиты, потому что особи, умирающие с ними, по их поверью, присоединяются на третью, тёмную луну к Дро-м'Атра - древним злым духам тех, кто жил не по чести и совести. Они сильны и жестоки, а их глаза светятся тем же бледным серебром, каким Джоун и Джоуд отражались в голубоглазом взгляде имперского консула.

- Хозяин ~, - пятнистый катай же встречает гостя так, будто бы ничего не замечает - с радостно распростёртыми объятиями и оскалом улыбки, - Бхиша рад приветствовать господина на пороге нашего жилища и предложить ему горячий чай, мягкую лежанку и самый забористый, свежий табак, что купил сегодня. - Каджит бегло отступает с дороги Тарна задним ходом, быстрым взглядом обегая подготовленный им уголок и проверяя, действительно ли все его обещания исполнены. К счастью - почти. Чан с кипящим варевом травяного чая уже закипал над очагом и оставалось только разлить по чаркам, что, по его задумке, должна была сделать Шивани, когда он и Мариус сядут за кальян первыми, а остальные, если захотят, подключатся уже потом.

Тарн промолчал. Оценив обстановку, клинок ночи слабо улыбнулся каджиту одним уголком губ, и отстегнув все верхние пластины креплёной, кожаной брони до тканевой рубахи, почти рухнул в самый угол лежбища на подушки, с сомнением глянув на кальян.

- Ты давал мне слово, Бхиша. - Как бы невзначай напоминает катаю имперец, на что тот замялся, но быстро нашёлся, сам взявшись разливать чай, раз уж новенькая всё ещё пряталась за ширмой, наблюдая за происходящим со стороны.

- И этот держит слово, хозяин. - Нагло лжёт пятнистый делец, пользуясь слабостью человеческого обоняния, а вот сутай не выдерживает такого несправедливого обмана, унюхав подмешанную в табак щепотку лунного сахара, и почти невидимо выпрыгнув из-за своего укрытия, с беглым "извините, господин", утаскивает Бхишу за ширму, выстрелив в него таким поучительно-призывающим к совести взглядом, будто вжилась на миг в роль его собственной матери, отчитывающей котёнка за баловство со скумой.

- Зачем врёшь? - Она возмущённо шипит на катая, вытягиваясь на носочках лапок так, чтобы достать своим носом до его.

Переминаясь с лапы на лапу, Бхиша настороженно разворачивает уши в сторону Тарна, прижимая палец ко рту.

- Чшшшш, Бхиша подмешивает совсем чуть-чуть. - Оправдывается каджит. - Так надо. Ещё отец учил его делать так, чтобы господин почувствовал себя немного лучше. - Катай качает головой. - Ты не видишь? Вармина ходит за хозяином. Бхиша прогоняет её.

- Почему? - Сутай опускает взгляд, но задерживает пятнистого собрата за жилет. - Шивани признаёт, что ей стало немного страшно увидеть хозяина таким. - Она позволяет Бхише обнять себя за плечи.

- Уже много лун назад, в этот день, господин потерял свою фадо ди джа'каджит - мать своих котят. - Тяжело, полной грудью вздыхает каджит, хорошо помня и сам тот день. Астрея была очень доброй и хорошей женщиной - она любила маленького Бхишу почти так же, как его собственная мать и котёнку было очень тяжело наблюдать за тем, как в один миг весь дом Тарнов помрачнел до неузнаваемости и красиво одетое, отмытое от крови тело женщины жрецы Аркея запирали в фамильный склеп. - Этот пытался поговорить с ним, - шепчет катай, - убедить, что всё это обилие её портретов по всему дому и медальон, что хозяин носит под одеждой, только больше бередят рану, но люди видят смерть не так, как мы, - немного подумав, Бхиша хмуро добавил, - к тому же, такие, как он.

-  И твоя семья платит за его доброту к нам тем единственным, что каджит может дать человеку?

- Акатош, Бхиша, где ты там застрял? - Усталый голос имперца, лишённый повелительного наклонения, прервал затянувшееся перешёптывание. - Вылезай и пригласи Шивани - мы ведь так и не успели познакомиться.

- Бхиша старается. - Бегло ответил на вопрос сутай пятнистый и вынырнул из укрытия, за руку вытаскивая за собой и новенькую.

- Извините, хозяин, - смеётся лжец, - этот уговаривал Шивани нам спеть. Она умеет играть на кануне!

Мариус, в мутной полудрёме ощущая собственное тело так, будто наливающая его тяжестью бронза постепенно плавилась, уходя через поры на коже и промежутки в мышечных волокнах на пол, лежал на подушках, выпуская в потолок густые клубы синеватого дыма от кальяна с секретом каджитов и отчаянно пытаясь не заснуть. Он стянул с ног сапоги и казался уже намного спокойнее, чем несколькими минутами раньше, только войдя в дом прислуги, не говоря уже о том, что ранее наполнявшие его голову, мрачные мысли, сменились похожим на прекрасное видение, наркотическим туманом из неуловимых образов и отдельно вырванных из подсознания бессвязных слов, не способных соединиться в стройное размышление. Лунный сахар - единственное, помимо целебной энергетики каджитов, что по-настоящему обезоруживало каждого Тарна так или иначе. Привыкшие хранить свои настоящие чувства и эмоции под бронёй, не показывая их никому, они забывали про то, как на самом деле сильно вредили себе же подобным, но уже не могли разломать собственную преграду, в чём и помогали их хвостатые друзья, словно ласковым прикосновением Кинарет уводя все невзгоды и позволяя расслабиться.

У каджитов же она была своя - Кенарти - великая соколица, летающая под самыми небесами и провожающая души мёртвых детей Азурры в Пески позади Звёзд. Ей молился Бхиша, когда думал о благополучие хозяина в ночи тёмной луны, закрывающей его сердце, о ней же подумала Шивани, присаживаясь на подушки по правую руку от катая, довольно развалившегося рядом с Мариусом, чтобы разделить с ним кальян, и располагая на коленях красивый, из красного дерева, струнный инструмент, по которому успела очень соскучиться, не имея доступа к музыке своего народа у прошлого господина.

Тарн вгляделся в жёлтые кошачьи глаза с пьяноватым, разморённым прищуром и тёплой, спокойной улыбкой, которой уже очень давно не улыбался даже сыновьям и внукам.
 
- Мы будем очень благодарны, если ты споёшь нам балладу чемпиона Алкоша, Шивани. - На свободном, глубоком и медленном выдохе, почти шепча просит имперский консул, почесав пальцами по макушке растянувшегося на его животе и груди альфика, включившего такое громкое и довольное трещание, будто где-то внутри его маленького тельца был спрятан двемерский механизм. 

В тот вечер Тарн убил того самого Талморца, "коллекционировавшего" сутай и сутай-рат на продажу рабовладельцам, и принёс его в жертву на алтарь Молага Бала, чтобы альтмер познал всю суть того, что значит - быть рабом. "Пенитус Окулатус" не смогли найти виновника убийства и списали "преступление" на неизвестных культистов даэдра.

МАЛЕНЬКИЙ СПЕЦЗАКАЗ₪ ТАРН ₪ Сублимация боли и последняя из клана "убийц дураков" ₪
На третий день после нанесения татуировок Тарн встал с постели, всячески игнорируя наигранно заботливые предостережения Мадам Причуды, за это время весьма привязавшейся к мужчине в своих покоях подобно дорогостоящей статуе айлейдских мастеров древности, которую очень не хотелось выставлять из дома, отдавая кому-то другому. Пользуясь состоянием колдуна, она успела изрядно ему надоесть жадностью пожирающего взгляда и такими наивными заигрываниями, будто дремора и правда верила, что предоставив для выздоровления свою личную спальню, тёмная соблазнительница заслужит от Мариуса дополнительную благодарность. Однако, только разозлив его, лишилась общества смертного быстрее, чем могла бы, потому что здоровье колдуна ещё действительно оставляло желать лучшего. Но пересилив слабость и периодические "приходы" сильных магических всплесков даедрического вмешательства, напрямую влияющих не столько на тело, сколько на душу и сознание, клинок ночи поспешил скрыться из виду хозяйки салона через Бедлам, где его присутствие совершенно точно останется незамеченным, так как в квартале разбойников и всяческого другого сброда, никому не пришло бы в голову искать имперского консула, давшего себе ещё сутки на отдых поодаль от взгляда соблазнительницы, а на пятый день и вовсе покинувшего городские стены, чтобы закончить с восстановлением в горной пещере, когда-то, видимо, принадлежавшей перебитым на шкуры и мясо диким клафлинам, воспользовавшись тем, что сквозь каменную породу здесь проходила подземная река, настолько зеркально чистая, что Тарн наконец-то получил возможность самостоятельно помыться и выбрить ножом кошмарно заросшее лицо. Ко всему прочему, прохлада этого места слегка сбивала жар, ещё державшийся на коже, и как дикарь, Мариус почти весь день провёл у воды обнажённым, попутно взявшись за максимально возможное, в таких обстоятельствах, изучение эффектов нанесённых на его тело зивкинских рун.

- Так долго стоять у зеркал могут только Тарны.

Скептично учительский, знакомый, раздвоенный, глубокий тембр женского голоса разрезал воздух достаточно неожиданно, чтобы Мариус дёрнулся, прикрыв вполне естественный для его раскоординированного состояния испуг надменно брошенной усмешкой через плечо. Колдун осторожно поднялся в полный рост и действительно обежав себя равнодушным взглядом в водную гладь, уставился в отражение Лирант за своей спиной, сверля её кроваво-красные глаза сосредоточенным, презрительным прищуром, выставленным щитом против собственной слабости и её упрёков, которых непременно ждал, раз уж, не навестив консула ни разу за все три дня у Мадам Причуды, (по крайней мере, так он думал), старая знакомая нашла его именно здесь и сейчас - в момент, когда душа учёного раскрыта так же, как и беззащитно тело. Мариус понимал, что сил на привычную маску заносчивого ублюдка из-за покалеченной ментальной составляющей тратит слишком много, а для древней служительницы Молага Бала ничего не стоит почувствовать всё так, как есть на самом деле.

- Выкладывай, раз уж нашла меня. - Рычит Мариус, надеясь ускорить свою участь. - Утоли свой материнский инстинкт и мы больше не вернёмся к этому разговору. - Повелительно расправляя широкие плечи, изрезанные узорами дремора-кинривов, Тарн демонстративно переключается на собственное отражение, бесцельно проверяя ладонью гладко выбритую челюсть. - Завтра я вернусь на Нирн и ты сможешь забыть обо мне ещё на какое-то время. - С усмешкой обещает колдун, ловя себя на мысли, что действительно теряется в том, что значит для него самого эта дремора. Местами, она вела себя как мать, местами, как друг, иногда, проскальзывало что-то больше, как тот момент, когда приказав колдуну не умереть на пыточном алтаре, её пальцы коснулись его диафрагмы и этот жест, усилием воли проигнорированный Тарном, отозвался в его сознании слишком неоднозначно, а местами, они оставались друг другу хладнокровными чужаками, пользовавшимися обществом друг друга исключительно в корыстных целях.

Кем она сама ощущала себя сейчас, сверля напористым, но спокойным взглядом его глаза, сливающиеся с цветом воды?

Лирант "жила" на этом свете, казалось, столько же, сколько существовал сам Нирн. Когда-то она была человеком или мером (никто не знает, да и она сама уже сказать не может), но то время забыто и стёрто из памяти тысячелетиями в сущности дремора-мага в ранге кинрива, оказавшейся на служении у своего даедрического принца ещё до того, как он вывил новую породу своих воинов - тех самых фанатиков, зивкинов, когда понял, что дремора могут быть непослушными и отказываться от выполнения задач, если им что-то не нравится или у них есть на это своё мнение. Но тем не менее, могущественный клан "Убийц дураков" ещё очень долгое время терроризировал смертный мир и оставил после себя не мало крови, прежде чем быть уничтоженным за зачастившие инциденты неповиновения. Лирант единственная, кому удалось выжить в этой бойне и спастись от заточения в пыточных бывшего хозяина - Молага Бала. А потом она встретила Абнура Тарна. Имперский храмовник и невыносимо заносчивый человек бросил вызов Хладной Гавани, когда на фоне первой попытки вторжения Молага Бала на Нирн, бывший псиджик, некромант Маннимарко - тот самый "король червей" - убил действующего императора, обманул соратников и подсуетился попробовать сам занять место даэдра, доставив смертным ещё больше проблем. Но без Абнура Тарна и Лирант у избранных императором-изгоем Вареном Аквилариосом героев не вышло бы ничего. И с тех пор дремора так или иначе спотыкалась о Тарнов из века в век. Они были разные, но когда она впервые увидела Мариуса, убийцу дураков ударило дежавю. "Служитель" её бывшего господина, хитрый и вёрткий, как и его давний предок, заносчивый, самодовольный, знающий себе цену, человек чести и справедливости. Пылающее сердце за прочной бронёй хладнокровия. Ни волшебник, не храмовник, ни некромант - единственный в роду Тарнов клинок ночи, пусть и использующий ману, как основной ресурс. Его кровь, отравленная болью, так отличалась от Абнура, но вместе с тем, он был буквально слишком на него похож. И нет, ни с тем, ни с другим Лирант не связывало ничего, кроме общих целей. Она так думала и тогда, когда провела весь первый день у постели лежавшего в отключке консула, и сейчас, критикуя его порывистость.

- Ты пытался активировать руны? - Она изумлённо изгибает брови, кажется, сама от себя не ожидая, что опустит поучительную тираду о важности полного восстановления после таких "трюков" в угоду его изысканиям, след которых из-за ослабленного состояния не сходил с биополя Тарна, раскрашивая ауру из привычно кроваво-красного "берсерка" клинков ночи в льдистую синеву магии лорда порабощения.

Мариус проводит ладонью по узорам на собственной груди.

- Да, я хорошо ощущаю, как работают пассивные эффекты, но что-то мешает активации. - Он презрительно кривит губы, недовольный отсутствием нужного результата и в целом рассеянностью мыслей и действий, что преследуют его несмотря на то, что как только учёный встал с постели, ему стало гораздо лучше, будто привычка двигаться и чем-то постоянно заниматься, смогла побороть или просто временно заблокировать, (что на самом деле вернее), его разуму все осознаваемые болезненные ощущения.

Лирант деловито скрещивает руки под грудью, затем пальчиками правой, по привычке, изящно обхватывая подбородок в раздумьях. Она понимала, в чём суть. Магия Обливиона требует честности с самим собой, со своими пороками в первую очередь. Она питается от всех самых жутких негативных эмоций смертных и самих дремора. Требует спустить своих внутренних даэдра с поводка, а Мариус, как оказалось, (и что стало не малым откровением для "убийцы дураков"), не шёл на это даже наедине с самим собой. Запирая себя в клетке, заковывая душу в цепи своего лорда, он добровольно лишал себя доброй половины того магического потенциала, что мог низвергать. Но помочь ли? Вот вопрос. Лирант ловит себя на мысли, что не хотела бы высвобождать его боль сейчас. Он и без того едва стоял на ногах.

- Пока ты играешь свою пьесу одного актёра, Тарн, ничего и не получится. - Всё же решает подсказать ему дремора.

- Мы все играем. - Хлёстко парирует её слова колдун, глубоким вдохом набирая в грудь побольше воздуха и разворачиваясь наконец к Лирант лицом, без доли смущения или хотя бы лёгкого стыда закладывая руки за спину в замок, когда стоило бы прикрыться. Они смотрят друг другу в глаза - у них иные интересы. - Даже ты играешь, последняя из клана "убийц дураков". - Не без угрозы напоминает ей Мариус. - Мы, люди, привыкли полагать, что дремора не способны на чувства. Однако и у тебя есть нечто, что должно оставаться только с тобой. - Он заинтриговано изгибает бровь следом за издевательски пронзительно изогнувшимися в ухмылке губами. Учёный не скупится на жестокость, когда требуется проявить подавление, пусть и его голос по прежнему неизменно спокоен. - Убеждённость в том, что клан пострадал из-за твоих личных действий. Что руками "несущих смерть" ты убила их. - Он морщится, перебарывая ударившую по вискам, тяжёлую, тягучую, как раскалённая лава, головную боль.

Лирант выдерживает напор колдуна, отвечая ему так повседневно, словно её ни что не задело. Хотя, отчасти, это так и было. У дремора есть чувства и эмоции, но чем дольше ты живёшь, тем более незначительными становятся какие-то давние события. Однако это не отвечало на вопрос Тарна о рунах и их активации. Дремора поясняет консулу разницу, цепляясь за интерес в его глазах.

- Мои татуировки со мной с момента возрождения из смертной. - Деловито начала Лирант, подойдя к Мариусу чуть ближе. - Эта магия живёт в абсолютном симбиозе с дремора, мы не чувствуем её влияния, она является нашей жизненной силой. - "Убийца дураков" снимает перчатку с правой руки, показывая заходящий на тыльную сторону кисти кусок узора, постоянно светящегося льдисто-голубым неоном, словно врубленным под кожу, отливающую слегка синеватым серебром, а местами густым бежевым оттенком, словно кожа скампа.

Тарн бросает короткий взгляд на протянутую руку, но воздерживается от желания прикоснуться.

- Тебе руны наносились искусственно. - Продолжает дремора. - Ты можешь пользоваться ими, но они не часть тебя. - Женщина касается грубого рубца контура руны на плече Мариуса, позволяя магии соскочить с пальцев, чтобы "зарядить" символ, но стоило ему засветиться, Тарн одёргивает руку, непроизвольно на шаг отступая назад и зашипев от пронзившей боли сквозь стиснутые зубы в то же время, как по губам, напротив, проскальзывает улыбка и колдун будто бы оживился, ощутив, как по всему телу внутри быстрым раскатом молнии прошёлся приятный холодок, заставивший не закрыться, а, напротив, глубоко вдохнуть, расцепив руки из-за спины.

- Это от тебя? - Он прикрывает быстро потухшую руну ладонью.

- Возбуждает? - Восторженно почти смеётся Лирант в лицо имперца. В её глазах сверкнул неподдельный азарт. - У тебя пульс скакнул. - Дремора даёт ему понять, что от даэдра ничего не скроешь. Вот оно - то, что она искала. Путь даедрического колдовства к душе учёного лежал через его боль, но до тех чувств, что он так усиленно прятал могло добраться другое - боль физическая. Убийца дураков даже удивляется, почему сама об этом не догадалась раньше, ведь клинки ночи используют свою кровь для боевых заклятий.

- Так это от тебя? - Вместо ответа он выхватывает её руку в свои, прикладывая к той же руне, но ничего не происходит.

- И да, и нет. - С хитрецой дремора улыбнулась Тарну, обрисовывая пальчиками даедрический узор и демонстрируя "молчание" магии. - Я могу передавать силу своих татуировок твоим - так же искусственно, как они были нанесены. - Высвободив руку из хватки колдуна, она касается руны на трапециевидной мышце. - Но боль - это уже от тебя, Тарн. - Воспользовавшись тем, что внимательно наблюдавший за показательным выступлением учёный был полностью поглощён впитыванием информации, дремора спускается ему на грудь, чиркнув чёрным, длинным ногтем о шрам, как о кремниевое огниво, напитав символ новой порцией магии. - От того, что у тебя внутри.

Ему приходится напрячь челюсть сильнее, поморщившись, чтобы выдох не вырвался из-под рёбер сдавленным рыком. Следом за тем же ободряющим холодком идёт густое, как клубы пара, тепло, предательски опускающееся в пах. Он чувствует, как закипает его собственная кровь, подскакивает адреналин, дышать ровно становится труднее. Ему всё ещё больно - головой он это понимает. Татуировки действительно жгут и Тарн снова перехватывает запястье дреморы одной рукой, но вместо того, чтобы отстранить от себя, позволяет найти остроконечный изгиб следующей руны, заливая его колдовским сиянием и продлевая охватывающее ощущение эйфории, прячущейся под болевым, что вынуждает его второй рукой упереться Лирант в плечо, пересиливая себя и отталкиваясь от женщины, чтобы гулко выдохнуть накатывающее вожделение, опершись ладонями о собственные колени.

- Так, - было бы кстати зайти в прохладную воду, но Мариус рассчитывает на собственное самообладание, - я понял, как с этим нужно работать. - Он выпрямляется, протирая обеими ладонями лицо. - Дай мне настроиться.

Она наблюдает. В глазах колдуна проскальзывает сверкнувшая оружейной сталью ярость, отмеченная ненавистью и давно маринующимся в его душе отчаянием, но не больше. Имперец запер свои чувства слишком глубоко, чтобы добраться до них самому. А потому она снова сокращает расстояние между ними, всё ещё сохраняя такой вид, будто они просто изучали новый ритуал по старым гримуарам.

- Ты не сможешь. Тебе просто не с чем сравнить. - Делает вывод дремора, заглядывая в его глаза. - Не сдерживайся. Дай себе волю. - Она рывком рассекает руну на его диафрагме, вынуждая пригнуться. - Работай головой. - Голос Лирант становится жёстче. - Найди в себе все эти эмоции и сравнивай их с тем, что чувствуешь. - Когда Тарн ухватил её за плечо, женщина увернулась. - Ляг, так будет удобнее.

Мариус знает, что она права, хотя с мгновение ещё колеблется, прежде чем опуститься на жёсткую, но тёплую шкуру морозного тролля, что стащил из "Дома Причуд" в качестве походной лежанки. Распластавшись на ней у самой кромки воды, Тарн заставляет себя выровнять дыхание точно так же, как там, у алтаря, прежде чем тёмная соблазнительница принялась за ритуал. Но вены на его висках, руках и в паху оставались набухшими, повинуясь мощным ударам сердца, качающего кровь и готовящего колдуна к новому испытанию его воли.

Дремора же садится на колени по правую руку учёного.

- Я не буду сковывать тебя. - Предупредила Лирант, снимая с руки вторую перчатку и отбросив обе в ту же сторону, где лежал мундир колдуна. Она бегло осматривает его фигуру и пока что просто упирается обеими ладонями в грудь, приноравливаясь к предстоящему и вглядываясь в его расширенные зрачки с плясавшим в глубине синем пламенем колдовского азарта.

Кожа древней дочери клана "убийц дураков" на кистях в целом и ладонях грубее, чем лице и всём остальном теле, как и у других даэдра её вида. Местами даже она напоминает чёрно-красные мелкие чешуйки, лишь едва, при бледном свете от входа в пещеру, отливая серебром остальной кожи, тем не менее такой же немного шершавой, но под которой теплилась уже совсем другая, однако, всё же жизнь, дающая женскому телу комфортную восприятию смертного температуру близкую к их собственной. В слегка помутневшем рассудке клинка ночи рождается мысль, довольно логичная, учитывая обстоятельства, однако, вырвавшаяся не лучшим образом. Он не знает себя. Как оказалось, никогда не знал. И ожидание того, что физическая боль от активации рун будет возбуждать, всё ещё кажется неестественным.

- А что мне будет за последствия, м? - Находит в себе силы на наглость Мариус, тут же получая ответ в виде прожжённой на груди руны, однако принимая эту боль буквально с вырвавшимся из лёгких вместе с выдохом, сдавленным смехом.

- Думай головой, Тарн. - Лирант настроена серьёзно. - Подключай душу. Все чувства и эмоции. Тебя должны волновать только они.

Понимая важность своей цели, консул смиряется с подчинением, максимально пытаясь расслабить все мышцы, пока на то была возможность, но на удивление имперца, больше не было резких, неожиданных "ударов". Начиная от руны у его сердца, дремора изящными движениями пальцев обводила контур татуировок, зажигая их одну за другой так плавно, медленно и бережно, что все чувства в его сознании выстроились в стройный ряд от поверхностного жжения, будто "убийца дураков" ласкала грубую кожу мужчины настоящим потоком пламени, выжигающим до самого мяса, до стремительно нарастающего вожделения, контрастирующего морозной свежестью, исходящей откуда-то из самых глубин его собственного тела и наполняющего плоть до тех пор, пока это сладко посасывающее чувство тяжести не обратилось в слишком навязчивое, заставляя теряться между тем, за что хвататься руками, в титаническом терпении за стиснутыми челюстями и порывистым, надрывным дыханием переживая плотное сплетение ощущений и эмоций, в конечном итоге заставив его правой рукой до кровавого пореза схватиться за латный, острый наплечник Лирант, а левой стиснуть в кулаке собственный член, всё больше то ли возбуждаясь, то ли раздражаясь тому, как играли с ним его же чувства, на фоне с которыми состояние дреморы выглядело почти около гипнотическим, из-за чего, утонув в своей магии, в мужчине, чья жадная энергия буквально проглатывала её, она упускает момент, когда у колдуна получается сублимировать всё пережитое, зажигая руны на правой руке, что отцепившись от плеча "убийцы дураков", сжалась в кулак, овитый грязно-зелёными нитями энергии магии, в двойном размере вытягивающей из тела Лирант жизненные силы, пока ему самому не оставалось только подтолкнуть её, завалив спиной на шкуру и откинув с головы капюшон.

- Ты мне должна. - Рычит Мариус, заглядывая в на миг действительно ошарашенные, красные глаза. - Видишь, я быстро учусь. - С довольным оскалом улыбки хвастается Тарн, оглаживая пальцами два ряда частоколом, симметрично расположенных на гладком женском черепе, с горящей даедрической татуировкой, маленьких серых рожек, и пригибаясь ближе, чтобы вдохнуть запах пепла и гари, что источала кожа дреморы, с её тонкой шеи, впиваясь агрессивными, порывистыми поцелуями в основание челюсти, подбородок, а затем и полураскрытые в попытке "надышаться" и прийти в себя кроваво-красные губы "убийцы дураков", заведомо контролируя её движения придерживая правой ладонью за горло, пока левой поспешно расстёгивал ремни латных элементов брони. - Посмотрим, что у легендарной, неприступной отступницы Молага Бала под её жреческой, тяжёлой мантией. Ты вообще, трахаешься?

Дремора не сильны в удержании собственных пороков и желаний в узде самообладания. И пусть Лирант всегда казалась крайне сдержанной и хладнокровной даэдра, живой, заведённый магией порыв мужчины и его резкий запах на миг туманят ей рассудок,  и вместо того, чтобы обжечь его сильнее и вернуть к работе, она принимает по животному рваный, но глубокий, "пожирающий" поцелуй, обнимая его патлатый затылок и играющие жилистыми мышцами, широкие плечи. Что было в нём? Боль, ярость, отчаяние, ненависть, страсть? Всё вместе. Обрушившийся на женщину даедрический шторм, как истинный Тарн не терпящий больше подчинения - властвующий и при желании, будто бы способный разорвать в клочья, (по крайней мере, лишние одежды). Но она находится, как заставить его не расслабляться. Пока единственная свободная рука клинка ночи расправлялась с мантией дреморы, добираясь до тонкого чёрного хлопка нижнего платья и воистину даедрически замысловатого кожано-шёлкового белья с металлическими вставками, будто бы веригий, Лирант проскальзывает тонким запястьем между их телами, касаясь рунического узора, спускавшегося вдоль паховых вен имперца, жертвуя тем, как стиснулись его пальцы на её шее в болевой конвульсии, но в его глазах в этот миг сверкнул такой восторг, что отдышавшись, колдун отвечает женщине почти благодарным поцелуем, ведь боль, прошившая всю плоть, по самые яйца отозвалась таким взрывом шаровой молнии, что самопроизвольно загорающиеся руны пошли по спине, прижигая и продлевая и одновременно уравновешивая все чувства с не утоляемым желанием, разрывающим член изнутри.

Они оба горят - буквально. Добравшись до её ярко пылающих татуировок, пересекающих всю полную, живую, упругую грудь, он изучает шипящими от жара тел влажными дорожками поцелуев каждый символ, из-за сильной разницы в росте выгибая спину так, что в итоге поднимается в сидячее положение, обеими руками прихватывая дремору за сочные ягодицы и подтягивая по своим бёдрам на себя, рывком насаживая на жаждущий кол испещрённой вздутыми венами, широкой плоти, как если бы сам Молаг Бал пытал своих жертв, "протягивая" через копья, на что она отвечает ему равноценно - впиваясь не только магией, но и острыми, крепкими ногтями в его поясницу, глубоко прорезая кожу и обжигая мышцы притоком хлёсткой боли. Лирант не держит стонов в груди. Пещера содрогается от раздвоенного, загробного голоса, за которым, как тонический звук, рваным ритмом гудело мужское дыхание, создавая гармонию тембров этой страсти.

Он чувствует, как пролитая им кровь, вступая в реакцию с даедрическим колдовством и его собственной магией, испаряется хорошо видимой глазу смертного алой дымкой-аурой, теперь испещрённой льдисто-голубыми искрами, проскальзывающими сквозь "кровавый туман" клинка ночи в унисон широкому по амплитуде, размеренному, неторопливому, но в меру резкому в рывках, ритму его движений, отшлифованных постоянно удерживающими в трезвом рассудке раскатами боли по спине и плечам. Животное. Голодное и загнанное самим собой, он вкладывал в занятия любовью, будь это даже простая шлюха, всё то, что скрывал от окружающих под вышколенной маской мерзкого характера. И через боль духовную он был способен с искусностью хаммерфелского портного вплетать в жаркий, жгущий свежие раны солью пота ритм даже чрезвычайно чувственную нежность и внимательность, с которой относился к женским телам под собой и сейчас открывая дремора, с точностью до полутонов чувствующей всё то, что испытывал он, видящей и ощущающей его насквозь, что только усиливало их энергетическую связь, наращивая и физическую боль от татуировок, мир по-настоящему живого, смертного вожделения, горячего, как его налитый живительной силой член, скользящий внутри стальной хватки конвульсий экстаза, с которым сокращалось ему навстречу женское лоно, принимая в объятия и отпуская, лишь для того, чтобы стиснуть снова, пока непоколебимая "убийца дураков" наконец не сдалась первой, пустив по его спине такую волну острого жжения, что удерживаясь до последнего, Тарн уступает почти в то же мгновение, опустошаясь и телом и духом так, что татуировки не гасли ещё с минуту после того, как консул откинулся спиной на голые, острые камни рядом с Лирант, что осталась на узкой шкуре, а сам он только лежал и смотрел на камень потолочного свода пещеры, восстанавливая дыхание и ещё раз "усваивая" в сознании все чувства, управлять которыми научился сегодня.